Из воспоминаний об А. Т. Твардовском

«Когда я ближе узнал Твардовского, мне понятнее стала его сдержанность, даже замкнутость, если речь касалась его „творческих планов“ — пишет В. Я. Лакшин¹. — Александр Трифонович сам не любил, забегая вперед, говорит о своей неоконченной работе и другим не разрешал. Он считал, что серьезное литературное дело совершается не на юру² и на ветру, а в тишине наедине с листом бумаги. И самый хороший замысел можно „заболтать”, испортить разговорами о нем...

¹ См. книгу В. Лакшина «Открытая дверь» (М., 1989).
² Не на юру́ — не на открытом, всем видном месте.

Лишенный внешнего лоска, он обладает вместе с тем врожденным тактом и почти аристократической воспитанностью... Выговаривал кому-то: если тебе позвонили по телефону, а тема разговора исчерпана и надо прощаться, ты не можешь первым сказать „до свидания”, — разговор кончает тот, кто тебе звонит.

Твардовский истово верил, что любое зло ненадолго, любая беда минет, что надо ждать от жизни добрых перемен, от людей — хороших вестей...»