|
|
|
А. С. Пушкин
Капитанская дочка (страница 2)Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась. Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие ненки. Батюшка у окна читал Придворный календарь14, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи15. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи16, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то, бывало, но целым часам не выпускал из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик17!.. Он у меня н роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер18!.. А давно ли мы?..» Наконец батюшка швырнул календарь на диван и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго. 14 Придворныи календарь (годы падания 1735 1917). помимо календарных и других сведений, содержал списки высших военных и гражданских чинов, роспись дворцовых приемов и др.
Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лот Петруше?» — Да вот пошел семнадцатый годок. — отвечала матушка. — Петруша родился в тог самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще... — Добро, — прервал батюшка, — пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни. Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого. Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги. — Не забудь, Андрей Петрович, — сказала матушка, — поклониться и от меня князю Б.: я, дескать, надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями. — Что за вздор! — отвечал батюшка нахмурясь. — К какой стати стану я писать к князю Б.? Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Петруши. — Ну, а там что? — Да ведь начальник Петрушин — князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк. — Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? Мотать19 да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, до понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон20. Записан в гвардии! Где его пашпорт? Подай его сюда. 19 Мота́ть — безрассудно тратить деньги на развлечения и удовольетвия.
Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собой на стол и начал свое письмо. Любопытство меня мучило: куда же отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав мепя, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством». Итак, все мои блестящие надежды рушились! Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня гарнизонная скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжелым иесчастисм. Но спорить было нечего! На другой день поутру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка21; уложили в нее чемодан, погребец22 с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду». Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем и отправился в дорогу, обливаясь слезами. 21 Киби́тка — крытая повозка.
|
|
|