|
|
|
|
|
И. С. Тургенев
«Бежин луг» (страница 8)— В этом бучиле в запрошлом лете Акима-лесника утопили воры, — заметил Павлуша, — так, может быть, его душа жалобится. — А ведь и то, братцы мои, — возразил Костя, расширив свои и без того огромные глаза... — Я и не знал, что Акима в том бучиле утопили: я бы ещё не так напужался. — А то, говорят, есть такие лягушки махонькие, — продолжал Павел, — которые так жалобно кричат. — Лягушки? Ну нет, это не лягушки... какие это... (Цапля опять прокричала над рекой.) — Эк её! — невольно произнёс Костя, — словно леший кричит. — Леший не кричит, он немой, — подхватил Илюша, — он только в ладоши хлопает да трещит... — А ты его видал, лешего-то, что ли? — насмешливо перебил его Федя. — Нет, не видал, и сохрани Бог его видеть; но а другие видели. Вот на днях он у нас мужичка обошёл: водил, водил его по лесу, и всё вокруг одной поляны... Едва-те к свету домой добился. — Ну, и видел он его? — Видел. Говорит, такой стоит большой, большой, тёмный, скутанный, этак словно за деревом, хорошенько не разберёшь, словно от месяца прячется, и глядит, глядит глазищами-то, моргает ими, моргает... — Эх ты! — воскликнул Федя, слегка вздрогнув и передёрнув плечами, — пфу!.. — И зачем эта погань в свете развелась? — заметил Павел. — Не понимаю, право! — Не бранись: смотри, услышит, — заметил Илья. Настало опять молчание. — Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки, — раздался вдруг детский голос Вани, — гляньте на Божьи звёздочки, — что пчёлки роятся! Он выставил своё свежее личико из-под рогожи, оперся на кулачок и медленно поднял кверху свои большие тихие глаза. Глаза всех мальчиков поднялись к небу и не скоро опустились. — А что, Ваня, — ласково заговорил Федя, — что, твоя сестра Анютка здорова? — Здорова, — отвечал Ваня, слегка картавя. — Ты ей скажи — что она к нам, отчего не ходит?.. — Не знаю. — Ты ей скажи, чтобы она ходила. — Скажу. — Ты ей скажи, что я ей гостинца дам. — А мне дашь? — И тебе дам. Ваня вздохнул: — Ну, нет, мне не надо. Дай уж лучше ей: она такая у нас добренькая. И Ваня опять положил свою голову на землю. Павел встал и взял в руки пустой котёльчик. — Куда ты? — спросил его Федя. — К реке, водицы зачерпнуть: водицы захотелось испить. Собаки поднялись и пошли за ним. — Смотри, не упади в реку! — крикнул ему вслед Илюша. — Отчего ему упасть? — сказал Федя, — он остережётся. — Да, остережётся. Всяко бывает: он вот нагнётся, станет черпать воду, а водяной его за руку схватит да потащит к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый в воду... А какое упал?.. Во-вон, в камыши полез, — прибавил он, прислушиваясь. Камыши точно, раздвигаясь, «шуршали», как говорится у нас... — А правда ли, — спросил Костя, — что Акулина дурочка с тех пор и рехнулась, как в воде побывала? — С тех пор... Какова теперь! Но а говорят, прежде красавица была. Водяной её испортил. Знать, не ожидал, что её скоро вытащут. Вот он её, там у себя на дне, и испортил.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с чёрным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.) — А говорят, — продолжал Костя, — Акулина оттого в реку и кинулась, что её полюбовник обманул. — От того самого. — А помнишь Васю? — печально прибавил Костя. — Какого Васю? — спросил Федя.
|
|
|