Детство. Часть XII

...Бабушка, сидя под окном, быстро плела кружева, весело щелкали коклюшки, золотым ежом блестела на вешнем солнце подушка, густо усеянная медными булавками. М гама бабушка, точно из меди лита, — неизменна! А дед еще более ссохся, сморщился, его рыжие волосы посерели, покойная важность движений сменилась горячей суетливостью, зеленые глаза смотрят подозрительно. Посмеива- ись, бабушка рассказала мне о разделе имущества между по и дедом: он отдал ей все горшки, плошки, всю посуду и сказал:

— Это — твое, а больше ничего с меня не спрашивай!

Затем отобрал у нее все старинные платья, вещи, лисий смлоп, продал все за семьсот рублей, а деньги отдал в рост иод проценты своему крестнику-еврею, торговцу фруктами. Он окончательно заболел скупостью и потерял стыд: пал ходить по старым знакомым, бывшим сослуживцам гноим в ремесленной управе, по богатым купцам и, жалу- ись, что разорен детьми, выпрашивал у них денег на бедность. Он пользовался уважением, ему давали обильно трупными билетами; размахивая билетом под носом бабушки, дед хвастался и дразнил ее, как ребенок:

— Видала, дура? Тебе сотой доли этого не дадут!

Собранные деньги он отдавал в рост новому своему принте лю, длинному и лысому скорняку, прозванному в слободке Хлыстом, и его сестре-лавочнице, дородной, красно- щекой бабе, с карими глазами, томной и сладкой, как патока.

Все в доме строго делилось: один день обед готовила бабушка из провизии, купленной на ее деньги, на другой день провизию и хлеб покупал дед, и всегда в его дни обеды были хуже: бабушка брала хорошее мясо, а он — требуху, печенку, легкие, сычуг¹. Чай и сахар хранился у каждого отдельно, но заваривали чай в одном чайнике, и дед тревожно говорил:

¹ Сычу́г — здесь: желудок.

— Постой, погоди, — ты сколько положила?

Высыплет чаинки на ладонь себе и, аккуратно пересчитав их, скажет:

— У тебя чай-от мельче моего, значит — я должен положить меньше, мой крупнее, наваристее.

Он очень следил, чтобы бабушка наливала чай и ему и себе одной крепости и чтоб она выпивала одинаковое с ним количество чашек.

— По последней, что ли? — спрашивала она перед тем, как слить весь чай.

Дед заглядывал в чайник и говорил:

— Ну, уж — по последней!

Даже масло для лампадки пред образом каждый покупал свое, — это после полусотни лет совместного труда!

Мне было и смешно и противно видеть все эти дедовы фокусы, а бабушке — только смешно.

А ты — полно! — успокаивала она меня. — Ну, что такое? Стар старичок, вот и дурит! Ему ведь восемь десятков, — отшагай-ка столько-то! Пускай дурит, кому горе?

А я себе да тебе — заработаю кусок, не бойсь!

Я тоже начал зарабатывать деньги: по праздникам, рано утром, брал мешок и отправлялся по дворам, по улицам собирать говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Пуд тряпок и бумаги ветошники покупали по двугривенному, железо — тоже, пуд костей — по гривеннику, по восемь копеек. Занимался я этим делом и в будни после школы, Я продавая каждую субботу разных товаров копеек на тридцать, на полтинник, а при удаче и больше. Бабушка брала у меня деньги, торопливо совала их в карман юбки и похваливала меня, опустив глаза:

— Вот и спасибо те, голуба душа! Мы с тобой не прокормимся, — мы? Велико дело!

Однажды я подсмотрел, как она, держа на ладони мои пятаки, глядела на них и молча плакала, одна мутная слеза висела у нее на носу, ноздреватом, как пемза².

² Пе́мза — легкий пористый камень.

В школе мне снова стало трудно, ученики высмеивали меня, называя ветошником, нищебродом, а однажды, после ссоры, заявили учителю, что от меня пахнет помойной ямой и нельзя сидеть рядом со мной. Помню, как глубоко я был обижен этой жалобой и как трудно было мне ходить в школу после нее. Жалоба была выдумана со зла: я очень усердно мылся каждое утро и никогда не приходил в школу в той одежде, в которой собирал тряпье.

Но вот, наконец, я сдал экзамен в третий класс, получил в награду Евангелие, басни Крылова в переплете и еще книжку без переплета, с непонятным титулом — «Фата Моргана», дали мне также похвальный лист. Когда я принес эти подарки домой, дед очень обрадовался, растрогался заявил, что все это нужно беречь и что он запрет книги укладку себе. Бабушка уже несколько дней лежала больная, у нее не было денег, дед охал и взвизгивал:

— Опиваете вы меня, объедаете до костей, эх вы-и...

Я отнес книги в лавочку, продал их за пятьдесят пять копеек, отдал деньги бабушке, а похвальный лист испортил какими-то надписями и тогда уж вручил деду. Он бережно спрятал бумагу, не развернув ее и не заметив моего прорства.

...Мать... переселилась к деду... Она совсем онемела, редко скажет слово кипящим голосом, а то целый день Молча лежит в углу и умирает. Что она умирала — это я, конечно, чувствовал, знал, да и дед слишком часто, назойливо говорил о смерти, особенно по вечерам, когда на дворе темнело и в окна влезал теплый, как овчина, жирный запах гнили...

Умерла она в августе, в воскресенье, около полудня... Через несколько дней после похорон матери дед скапал мне:

— Ну, Лексей, ты — не медаль, на шее у меня — не место тебе, а иди-ка ты в люди...

И пошел я в люди.

Вопросы и задания

1. Понравилась ли вам повесть? Почему автор назвал ее «Детство», хотя ранее предполагал назвать ее «Бабушка»? Как сложились отношения Алеши с окружающими людьми в доме деда? Как вы понимаете выражение «свинцовые мерзости дикой русской жизни»?

2. Опишите портреты бабушки и деда. Что нравилось Алеше в каждом из них?

3. Почему так часто ссорились в семье Кашириных?

4. Расскажите об одном из героев «Детства», использовав план характеристики. Какой след оставил каждый из окружавших Алешу людей в его душе?

Литература и живопись

Познакомьтесь самостоятельно с легендой о Данко из рассказа М. Горького «Старуха Изергиль» и иллюстрациями к ней. Подумайте: какова главная мысль произведения?

<<< Часть XII