|
|
|
A. П. Платонов
Возвращение (страница 7)«Никак не угомонятся, — думал Петрушка на печи, — помирились, и ладно; матери на работу надо рано вставать, а она вое гуляет — обрадовалась не вовремя, перестала плакать-то». —А этот Семен любил тебя? — спросил отец. — Обожди, я пойду Настю накрою, она раскрывается во сне и зябнет. Мать укрыла Настю одеялом, вышла в кухню и приостановилась возле печи, чтобы послушать — спит ли Петрушка? Петрушка понял мать и начал храпеть. Затем мать ушла обратно, и он услышал ее голос: — Наверно, любил. Он смотрел на меня умильно, я видела, а какая я — разве я хорошая теперь? Несладко ему было, Алеша, и кого-нибудь надо было ему любить. — Ты бы его хоть поцеловала, раз уж так у вас задача сложилась, — по-доброму произнес отец. — Ну вот еще! Он меня сам два раза поцеловал, хоть я и не хотела. — Зачем же он так делал, раз ты не хотела? — Не знаю. Он говорил, что забылся и жену вспомнил, а я на жену его немножко похожа. — А он на меня тоже похож? — Нет, не похож. На тебя никто не похож, ты один, Алеша. — Я один, говоришь? С одного-то счет и начинается: один, потом два. — Так он меня только в щеку поцеловал, а не в губы. — Это все равно — куда. — Нет, не все равно, Алеша... Что ты понимаешь в нашей жизни? — Как что? Я всю войну провоевал, я смерть видел ближе, чем тебя... — Ты воевал, а я по тебе здесь обмирала, у меня руки от горя тряслись, а работать надо было с бодростью, чтоб детей кормить и государству польза против неприятелей-фашистов. Мать говорила спокойно, только сердце ее мучилось, и Петрушке было жалко мать: он знал, что она научилась сама обувь чинить себе и ему с Настей, чтобы дорого не платить сапожнику, и за картошку исправляла электрические печки соседям. <...> Отец, слышно было, часто и трудно дышал. — Ну вот я и дома, — сказал он. — Войны нет, а ты в сердце ранила меня... Ну что ж, живи теперь с Сенькой и Евсейкой! Ты потеху, посмешище сделала из меня, а я тоже человек, а не игрушка... Отец начал в темноте одеваться и обуваться. Потом он зажег керосиновую лампу, сел за стол и завел часы на руке. — Четыре часа, сказал он сам себе. — Темно еще. Правду говорят, баб много, а жены одной нету. Стало тихо в доме. Настя ровно дышала во сне на деревянном диване. Петрушка приник к подушке на теплой печи и забыл, что ему нужно храпеть. — Алеша! — добрым голосом сказала мать. — Алеша, прости меня! Петрушка услышал, как отец застонал и как потом хрустнуло стекло; через щели занавески Петрушка видел, что в комнате, где были отец и мать, стало темнее, но огонь еще горел. «Он стекло у лампы раздавил. — догадался Петрушка, а стекол нету нигде». — Ты руку себе порезал, — сказала мать. — У тебя кровь течет, возьми полотенце в комоде. — Замолчи! закричал отец на мать. — Я голоса твоего слышать не могу... Буди детей, буди сейчас же!.. Буди, тебе говорят! Я им расскажу, какая у них мать! Пусть они знают! Настя вскрикнула от испуга и проснулась. — Мама! — позвала она. — Можно, я к тебе? Настя любила приходить ночью к матери на кровать и греться у нее под одеялом. Петрушка сел на печи, спустил ноги вниз и сказал всем: — Спать пора! Чего вы разбудили меня? Дня еще нету, темно во дворе! Чего вы шумите и свет зажгли? — Спи, Настя, спи, рано еще, я сейчас сама к тебе приду, — ответила мать. И ты. Петрушка, не вставай, не разговаривай больше. — А вы чего говорите? Чего отцу надо? заговорил Петрушка. — А тебе какое — дело чего мне надо! — отозвался отец. — Ишь ты, сержант какой! — А зачем ты стекло у лампы раздавливаешь? Чего ты мать пугаешь? Она и так худая, картошку без масла ест, а масло Настьке отдает. — А ты знаешь, что мать делала тут, чем занималась? — жалобным голосом, как маленький, вскричал отец. — Алеша! — кротко обратилась Любовь Васильевна к мужу. — Я знаю, я все знаю! — говорил Петрушка. — Мать по тебе плакала, тебя ждала, а ты приехал, она тоже плачет. Ты не знаешь! — Да ты еще не понимаешь ничего! — рассерчал отец. — Вот вырос у нас отросток. — Я все дочиста понимаю, - отвечал Петрушка с печки. — Ты сам не понимаешь. У нас дело есть, жить надо, а вы ругаетесь, как глупые какие...
|
|
|