|
|
|
|
|
Марк Твен
Приключения Тома СойераОтрывок Глава первая Том играет, воюет, скрывается— Том! Никакого ответа. — Том! Никакого ответа. — Куда же он запропастился, этот мальчишка?.. Том! Старушка спустила очки на кончик носа и оглядела комнату поверх очков; потом вздёрнула очки на лоб и глянула из-под них. Она никогда или почти никогда не смотрела сквозь очки, если ей приходилось отыскивать мелкий предмет вроде мальчика, потому что это были её парадные очки, гордость её сердца: они надевались «для шику», а не для действительной надобности; она могла бы с таким же успехом глядеть сквозь печные заслонки. В первую минуту она как будто растерялась и сказала не очень сердито, но всё же настолько громко, чтобы мебель могла её слышать: — Ну попадись ты мне только, я тебя... Она не кончила, потому что как раз в это время нагнулась и стала шарить щёткой под кроватью. Из-под кровати она не добыла ничего, кроме кошки. — Вот негодный мальчишка! В жизнь свою не видала такого! Она подошла к открытой двери и, став на пороге, зорко вглядывалась в заросли дурмана и кустики помидоров, из которых состоял её сад. Тома там не было. Тогда она возвысила голос, чтобы он был слышен на большом расстоянии, и крикнула: — То-о-о-м! Позади раздался лёгкий шум. Она оглянулась и в ту же секунду схватила за край куртки мальчишку, который собирался улизнуть. — Ну, конечно! Мне следовало бы заглянуть в кладовую! Что ты там делал? — Ничего. — Ничего? Погляди на свои руки, погляди на свой рот. Чем это ты вымазал губы? — Не знаю, тётя! — А я знаю! Это варенье, вот что это такое! Сорок раз я тебе говорила, что, если ты не оставишь в покое варенья, я тебя высеку. Дай-ка сюда этот прут. Розга засвистела в воздухе. Опасность была неминуемая. — Ай! Гляньте-ка, тётя, назад! Старуха испуганно повернулась на каблуках и приподняла свои юбки, чтобы спастись от грозящей беды, а мальчишка пустился бежать, вскарабкался на высокий дощатый забор — и был таков! Тётя Полли с минуту не могла опомниться от удивления, потом засмеялась негромко. — Ну и мальчишка! Да неужто я всё-таки никогда не поумнею? Или мало ещё он дурачил меня? Но, видно, старый дурак всех дураков глупее. Недаром говорится, что старую собаку новым штукам не выучишь. Впрочем, у него и все штуки разные: что ни день, то другая, — разве тут догадаешься, что у него на уме? Он будто знает, до каких пор он может мучить меня безнаказанно, а когда я наконец рассержусь, сейчас же умчится прочь или рассмешит меня каким-нибудь вздором, и гнев у меня сразу остынет, и рука не поднимается хорошенько проучить его розгой. И я не исполняю своего долга, да простит меня Бог. Кто обходится без розги, тот губит ребёнка, говорит Священное Писание. Я же, грешная, балую его, и за это наказание постигнет нас обоих. Знаю, что голова у него полна всякой дури. Но что же мне делать? Ведь он сын моей покойной сестры, бедный малый, и у меня духу не хватает отстегать его розгой! Всякий раз, как я дам ему увильнуть от наказания, меня так мучает совесть, что и сказать не умею, а накажу — моё старое сердце прямо разрывается от жалости. Верно, верно сказано в Писании: век человеческий краток и полон скорбей! Ну, да ладно! Сегодня он сбежал с уроков и в класс не пошёл, будет лодырничать от обеда до вечера, а завтра мне придётся наказать его — засадить за трудную работу. Жестоко заставлять его работать в воскресные дни, когда у всех мальчиков праздник, но ничего не поделаешь: работу он ненавидит больше всего на свете, а мне надо же когда-нибудь исполнить свой долг, не то я сгублю малыша. Том, действительно, весь день бил баклуши и очень весело провёл время. Он вернулся домой как раз кстати, чтобы помочь негритенку Джимми напилить дров на завтра и наколоть растопку или (говоря более точно) рассказать ему свои приключения. Младший брат Тома, Сид (не родной брат, а сводный), к этому времени уже справился со своей работой (ему было приказано собрать стружки и щепки), потому что это был послушный тихоня, который никогда не проказничал и не доставлял неприятностей старшим. Пока Том уплетал свой ужин, пользуясь всяким удобным случаем, чтобы стянуть кусок сахару, тётя Полли задавала ему разные вопросы, полные глубокого коварства, надеясь, что он попадет в расставленные ею ловушки и проболтается. Подобно многим простодушным людям, она не без гордости считала себя тонкой дипломаткой и видела в своих наивнейших замыслах чудеса лукавства. — Том, — сказала она, — сегодня в школе было, должно быть, порядочно жарко? — Да, м1. 1 М — первая и последняя буква слова «мадам». — Страшно жарко, не правда ли? — Да, м. — А не захотелось ли тебе, Том, искупаться в реке? Тому почудилось что-то неладное — лёгкое облако подозрения и страха коснулось его души. Он пытливо посмотрел в лицо тёти Полли, но оно ничего не сказало ему. И он ответил: — Нет, м, не особенно. Старуха протянула руку и пощупала у Тома рубашку. — Но всё же, — сказала она, — ты, оказывается, не очень вспотел. И она с гордостью подумала, как ловко ей удалось обнаружить, что рубашка у Тома сухая: никому и в голову не пришло, какая хитрость была у неё на уме. Том, однако же, успел уже сообразить, куда дует ветер, и предупредил дальнейшие вопросы: — Наши мальчики подставляли голову под насос — освежиться. У меня волосы до сих пор мокрые. Видите? Тётя Полли была раздосадована: как могла она упустить такую важную улику? Но тотчас же её осенила новая мысль. — Том, ведь, чтобы подставить голову под насос, тебе не пришлось распороть воротник рубашки в том месте, где я зашила его? Ну-ка расстегнись! Тревога сбежала с лица Тома. Он распахнул куртку. Воротник рубашки оказался крепко зашитым. — Ну, хорошо, хорошо. Ступай. А я была уверена, что ты и в школу не ходил, и купался. Ладно, я не сержусь на тебя: ты хоть и порядочный плут, но всё же иногда бываешь лучше, чем можно подумать. Ей было досадно, что её мудрость не привела ни к чему, и в то же время приятно, что отныне Том вступает на путь послушания. Но тут вмешался Сидди. — Что-то мне помнится, — сказал он, — будто вы зашивали ему воротник белой ниткой, а тут, поглядите, чёрная. — Да, я зашила белой!.. Том!.. Но Том не стал дожидаться продолжения этой беседы и, убегая из комнаты, крикнул: — Ну и вздую же я тебя, Сидди! Укрывшись в надёжном месте, он осмотрел две большие иголки, заткнутые за ворот куртки и обмотанные нитками. Одна была обмотана чёрной ниткой, а другая — белой. — Она бы и не заметила, если б не Сид. Впрочем, и она хороша: то у неё чёрная нитка, то белая. Уж шила бы какой-нибудь одной, а то поневоле собьёшься... А Сида я всё-таки вздую, — чёрт меня возьми, если не вздую. Том не был примерным мальчиком, таким, каким мог бы гордиться весь город. Зато он отлично знал, кто был примерным мальчиком, и ненавидел его. Впрочем, через две минуты — и даже скорее — он позабыл все невзгоды. Не потому, что они были для него менее тяжки и горьки, чем невзгоды, обычно мучающие взрослых людей, но потому, что в эту минуту его захватила новая великая забота и вытеснила их из его головы. Точно так же и взрослые люди забывают всё своё горе, едва только их увлекут какие-нибудь новые замыслы. Тома в настоящее время увлекла одна прелестная новинка: он научился у знакомого негра свистеть каким-то особенным способом, и ему давно уже хотелось поупражняться на свободе в этом деле. Негр свистел по-птичьему. У него получалась великолепная трель, для чего нужно было часто-часто дотрагиваться языком до нёба. Читатель, вероятно, помнит, как это делается, — если только он когда-нибудь был мальчиком. Настойчивость и усердие помогли Тому быстро овладеть новым искусством. Он весело зашагал по улице, и рот его был полон сладкой музыки, а душа была полна благодарности. Он чувствовал себя, как астроном, открывший в небе новую планету, но радость его была непосредственнее, полнее и глубже.
|
|
|